Белая птица. Начало. Реверс.
Не из «Ихора», но помещаю сюда для лучшего понимания одной из публикаций. Образ, напоминающий Сеть, названый чуть иначе, «пойман» мной параллельно, в конце 90-х, задолго до прочтения «Серебряного ветра», «Чёрных звёзд» и прочего творчества Иара и Кэт. Воспоминание об одной брошеной в костёр в 2000 — ом тетрадке. За отрывистость просьба не ругать. Это копипаста из аськи + кусочек с сохранившегося обрывка черновика оригинального текста.
— «А зачем Бог создал этот прекрасный и удивительный, но такой жестокий мир?» -ответил ему Аутсайдер… — «ЗАЧЕМ?»
И ещё одна белая птица взлетела в небо…
Старый сад над большим обрывом. корявые яблони сбросили листья и они тихо шуршат под ногами. Поздний вечер. Небо прозрачное, холодное и звёздное, быстро темнеет. Пахнет палыми листьями и водорослями: внизу, под обрывом, бежит полноводная река. Зябко.
Петляющая тропинка ведёт к маленькому белому зданию с колоннами и подковой над входом, на которыми нависает барельеф: перевёрнутая подкова и на ней — грустная и саркастичная маски. Чёрная и белая.
В замочной скважине мягко поворачивается ключ странной формы: на его верхушке перевёрнутый крест и полумесяц, больше похожий на радугу. Холодная, испещрённая латиницей бронза, стёртая голубая эмаль. Ключ стар, кажется даже старше здания, сонные окна которого забиты листами фанеры и так же выкрашены белым цветом печали.
Шаги по тёмному пустому коридору, полному запертых дверей. Эхо. Что это? Лампы начали загораться перед тобой? Современные технологии в этой развалине?
Пыльный пол. Пыльные стены с облупленой местами краской непонятного цвета. И угольно — чёрная дверь, на которой мерцает алым символ Воздающих, напоминающий жука, вписаного в расписаную непонятным алфавитом гексаграмму. Дверь тихо открывается. Тусклое освещение от нескольких горящих свечей на стенах. За ней — ряд багровых кресел с полустёртой на подлокотниках позолотой и пустая сцена, отгороженая оркестровой ямой.
На сцене оранжевый круг софита. И в нём на стуле сидит длинноволосый, немного взлохмаченый человек в сером костюме. Глаза закрыты чёрными очками, взгляд устремлён вникуда. Лицо не выражает эмоций, он глубоко погружён в какие — то мысли. За его спиной стоит человек в военной форме середины 20 века, обвевешанный медалямм и орденами, грустное лицо безвкусно размалёвано: на нём чёрно — белый оскал Жестокого клоуна. На ярко- рыжих волосах драная, как с помойки, шляпа, украшеная цветком чертополоха. Двое старых врагов и друзей. Бывший палач — серый демиург и бывший солдат, убивавший не только людей, но и любовь. Не дающие скатиться друг дружке в бездну безумия. Демиург спит. Точнее, это не сон, а погружение в Мировую Мозаику: творение старого Джайена*.
Мировая мозаика. По её поводу было много споров, но ясно одно. Она — отражение Миров и инструмент, позволяющий менять их судьбы. Огромный наполненый тёплым ласковым светом купол. Мелодия, наполняющая всё вокруг. Знакомая и незнакомая. Чарующая и прекрасная. А там, внизу — безумное сочетание цветов и форм, переплетающиеся линии судеб. Синий, зелёный, белый, вишнёвый, золотистый- весь спектр, он местами бешено меняется, местами застыл строгими геометрическими формами… Музыка то гремит тяжёлыми величественными аккордами, чувствуется — поёт само мироздание, то ложится на сердце тихим жарким ласковым шёпотом. Смеётся и рыдает, стонет и радуется…
И в этом мире слепая и глухая, скользиит прозрачная тень усталого демиурга. Она не слышит ине видит этого великолепия. Но вот — что то кольнуло. Острое и раскалённое. Так. Что это? И вот на слепую тень с бешеной скоростью несётся узор мировой мозаики.
Ребёнок… Да что же это творится! Глаза демиурга смотрят сквозь глаза тринадцатилетнего парнишки, упрямо несущего на руках окровавленую девчёнку, чуть помладше его или ровестницу. На её запястьях клочки рубахи в струпьях крови. Порезала вены. Демиугр чувствует боль ребёнка. И она терзает его, как своя собственная.
Надо же. Какая мразь! Толпой изнасиловали девчёнку в подъезде и — никто! Никто не вышел помочь! А она маленькая совсем… Твари. Так. А этот мальчёнка кажется готов вернуть её? Ну ладно. И демиург растворяется в нём. Парнишка ошалело озирается:
— откуда этот купол, что это за место?
А под куполом хор детских голосов уже старательно выводит песню Ю.Шевчука: «на небе вороны, под небом монахи...»
Обсудить у себя
1
— «А зачем Бог создал этот прекрасный и удивительный, но такой жестокий мир?» -ответил ему Аутсайдер… — «ЗАЧЕМ?»
И ещё одна белая птица взлетела в небо…
Старый сад над большим обрывом. корявые яблони сбросили листья и они тихо шуршат под ногами. Поздний вечер. Небо прозрачное, холодное и звёздное, быстро темнеет. Пахнет палыми листьями и водорослями: внизу, под обрывом, бежит полноводная река. Зябко.
Петляющая тропинка ведёт к маленькому белому зданию с колоннами и подковой над входом, на которыми нависает барельеф: перевёрнутая подкова и на ней — грустная и саркастичная маски. Чёрная и белая.
В замочной скважине мягко поворачивается ключ странной формы: на его верхушке перевёрнутый крест и полумесяц, больше похожий на радугу. Холодная, испещрённая латиницей бронза, стёртая голубая эмаль. Ключ стар, кажется даже старше здания, сонные окна которого забиты листами фанеры и так же выкрашены белым цветом печали.
Шаги по тёмному пустому коридору, полному запертых дверей. Эхо. Что это? Лампы начали загораться перед тобой? Современные технологии в этой развалине?
Пыльный пол. Пыльные стены с облупленой местами краской непонятного цвета. И угольно — чёрная дверь, на которой мерцает алым символ Воздающих, напоминающий жука, вписаного в расписаную непонятным алфавитом гексаграмму. Дверь тихо открывается. Тусклое освещение от нескольких горящих свечей на стенах. За ней — ряд багровых кресел с полустёртой на подлокотниках позолотой и пустая сцена, отгороженая оркестровой ямой.
На сцене оранжевый круг софита. И в нём на стуле сидит длинноволосый, немного взлохмаченый человек в сером костюме. Глаза закрыты чёрными очками, взгляд устремлён вникуда. Лицо не выражает эмоций, он глубоко погружён в какие — то мысли. За его спиной стоит человек в военной форме середины 20 века, обвевешанный медалямм и орденами, грустное лицо безвкусно размалёвано: на нём чёрно — белый оскал Жестокого клоуна. На ярко- рыжих волосах драная, как с помойки, шляпа, украшеная цветком чертополоха. Двое старых врагов и друзей. Бывший палач — серый демиург и бывший солдат, убивавший не только людей, но и любовь. Не дающие скатиться друг дружке в бездну безумия. Демиург спит. Точнее, это не сон, а погружение в Мировую Мозаику: творение старого Джайена*.
Мировая мозаика. По её поводу было много споров, но ясно одно. Она — отражение Миров и инструмент, позволяющий менять их судьбы. Огромный наполненый тёплым ласковым светом купол. Мелодия, наполняющая всё вокруг. Знакомая и незнакомая. Чарующая и прекрасная. А там, внизу — безумное сочетание цветов и форм, переплетающиеся линии судеб. Синий, зелёный, белый, вишнёвый, золотистый- весь спектр, он местами бешено меняется, местами застыл строгими геометрическими формами… Музыка то гремит тяжёлыми величественными аккордами, чувствуется — поёт само мироздание, то ложится на сердце тихим жарким ласковым шёпотом. Смеётся и рыдает, стонет и радуется…
И в этом мире слепая и глухая, скользиит прозрачная тень усталого демиурга. Она не слышит ине видит этого великолепия. Но вот — что то кольнуло. Острое и раскалённое. Так. Что это? И вот на слепую тень с бешеной скоростью несётся узор мировой мозаики.
Ребёнок… Да что же это творится! Глаза демиурга смотрят сквозь глаза тринадцатилетнего парнишки, упрямо несущего на руках окровавленую девчёнку, чуть помладше его или ровестницу. На её запястьях клочки рубахи в струпьях крови. Порезала вены. Демиугр чувствует боль ребёнка. И она терзает его, как своя собственная.
Надо же. Какая мразь! Толпой изнасиловали девчёнку в подъезде и — никто! Никто не вышел помочь! А она маленькая совсем… Твари. Так. А этот мальчёнка кажется готов вернуть её? Ну ладно. И демиург растворяется в нём. Парнишка ошалело озирается:
— откуда этот купол, что это за место?
А под куполом хор детских голосов уже старательно выводит песню Ю.Шевчука: «на небе вороны, под небом монахи...»
